Галина научилась этому мастерству давно, почти инстинктивно. Её жизнь была длинным, изысканно сервированным столом, за которым ежедневно собирались гости в масках. Она и сама никогда не снимала свою. Она была её вторым, а может, и первым лицом.

Сегодняшняя встреча была в уютной кофейне с панорамными окнами. Её собеседница, Марина, сияла, рассказывая о недавней поездке. Галина кивала, её глаза были лучистыми озерами участия.

— Представляешь, это было так неожиданно и романтично! — восклицала Марина, и её пальцы танцевали вокруг кофейной чашки.

— О, да! — голос Галины был теплым, обволакивающим мёдом. — Ты просто мастер рассказывать! Я так за тебя рада!

Внутри же всё было иначе. Внутренний голос Галины, холодный и чёткий, вёл свой собственный протокол встречи:
«Она врёт. На треть, не меньше. "Романтично" — значит, они снова сошлись после ссоры, о которой она мне в слезах рассказывала месяц назад. "Неожиданно" — значит, она сама ему написала первая, но сейчас это не в её повестке. Она не хочет выглядеть нуждающейся. Она создаёт красивую картинку. Моя роль — восхищаться картинкой».

Галина отломила кусочек брауни. Её движения были изящны и спокойны. Этикет — это не просто про вилку и нож. Это про то, какие куски правды можно подносить ко рту, а какие — нет. Истинное лицо человека, его страхи, его мелкая зависть, его настоящие, нелакированные мотивы — это было неприлично, как есть с ножа.

Она подняла взгляд на Марину и вложила в улыбку ровно столько тепла, сколько требовалось, чтобы подтвердить: «Я тебе верю. Я принимаю твой миф. И ты прими мой».

Их диалог был похож на старинный танец. Они обменивались заранее отрепетированными фразами, улыбками, выработанными перед зеркалом. Они говорили о работе («Проект просто горит!» — что означало «я в панике»), об общих знакомых («Она такая яркая!» — что означало «и абсолютно невыносимая»). Слова были просто декорациями, за которыми скрывалась настоящая пьеса — пьеса о статусе, о поиске одобрения, о лёгкой конкуренции.

Галина смотрела, как двигаются губы Марины, и думала о философии этих встреч. Жан-Поль Шарль Эмар Сартр  с его «Ад — это другие» был, конечно, прав, но он не договорил. Ад — это другие, которым ты не можешь показать своё истинное лицо, потому что они тоже показывают тебе лишь маску. И ты вынужден играть в эту игру, становиться актёром в их аду, а они — в твоём. Это коллективный, добровольный ад вежливости.

Но была в этом и своя, странная психология безопасности. Маска защищала не только от других, но и от самой себя. Пока Галина играла роль собранной, успешной, понимающей женщины, она могла не встречаться с той, что пряталась внутри — с неуверенной, уставшей, иногда злой и часто одинокой.

Встреча подошла к концу. Они встали, обменялись воздушными поцелуями у щёк и обещаниями «обязательно скоро увидеться».

— Это было так здорово! — сказала Марина, и в её глазах на миг мелькнуло что-то настоящее, возможно, даже одиночество.
— Да, спасибо тебе! Я в полном восторге! — парировала Галина, её маска сияла безупречным фарфоровым светом.

Она вышла на улицу, где суетился настоящий, ни на кого не похожий город. Галина прошла несколько метров, и лишь когда уверенная, что её никто не видит, она позволила улыбке сползти с лица. Оно стало обычным, усталым, почти незнакомым.

Она прикоснулась пальцами к щеке. Кожа под подушечками казалась холодной. Иногда ей казалось, что от долгого ношения маска уже не просто надета, а приросла. Истинное лицо, которое она так тщательно оберегала от чужих взглядов, атрофировалось за ненадобностью. И теперь, оставшись наедине с собой, она испытывала самую большую фальшь — фальшь одиночества с той, кем ты являешься на самом деле.

Она шла по улице, а в голове звучал один-единственный вопрос, лишённый теперь всякого этикета и философии: где заканчивается ложь другим и начинается ложь себе? И что страшнее — быть невидимым для других или стать невидимым для самой себя? Ответа не было. Была только тишина и легкий, почти неощутимый вес невидимой маски, которая с каждым шагом становилась все тяжелее.

Вывод:

«Деланное» понимание и сочувствие — это не всегда однозначное зло и лицемерие.

Часто это:

1. «Это социальная самозащита»

• Чтобы избежать конфликта и неловкости. Искреннее заявление «Мне всё равно на твои проблемы» или «Я тебя не понимаю и не хочу понимать» — это социальная атомная бомба. Она разрушает отношения, создает напряжённость, делает нас изгоями. Притворное понимание — это смазка для социальных шестерёнок. Оно позволяет быстро и бесконфликтно пройти через взаимодействие.
• Чтобы нас не сочли плохими. В большинстве культур быть равнодушным и бесчувственным — это плохо. Мы хотим сохранить лицо и свой социальный статус. Мы делаем вид, чтобы нас не осудили и чтобы продолжать чувствовать себя «хорошими людьми» в глазах других и, что важнее, в своих собственных.
• Чтобы от нас отстали. Иногда демонстративное «Ах, я тебя так понимаю!» — это самый быстрый способ закрыть тему, которая нам неприятна, и вернуться к комфортному молчанию или смене предмета.

2. «Это социальный долг»

• Мы следуем сценарию. С детства нас учат правилам: «нужно жалеть того, кому больно», «нужно радоваться за друга». Мы усвоили этот поведенческий шаблон, этот ритуал. Даже если внутри мы не чувствуем глубокого сопереживания, мы включаем «автопилот» и воспроизводим ожидаемую от нас реакцию. Это как сказать «приятного аппетита» — мы не вкладываем в это глубокий смысл, но следуем этикету.
• Мы играем свои социальные роли. Друг, коллега, родитель, партнер — каждая роль предполагает набор ожиданий. Роль друга включает в себя «понимание и поддержку». Поэтому, даже если нам сейчас не до того, мы «делаем вид», потому что так положено делать в этой роли.

3. «Я пытаюсь на самом деле, но у меня не получается»

• Эмпатия — это навык, и он ограничен. Мы не можем искренне сопереживать всем и всегда. Наша эмоциональная энергия конечна. Иногда мы искренне пытаемся влезть в шкуру другого человека, но наш собственный опыт, усталость или убеждения мешают нам по-настоящему почувствовать его боль. Мы интеллектуально понимаем, что человеку плохо, но не ощущаем этого. И тогда мы компенсируем это внешним действием — словами поддержки, киванием, «правильными» фразами. Это не всегда лицемерие; иногда это наилучшая попытка помочь из тех, на которые мы способны в данный момент.
• Мы боимся сделать хуже. Когда человек в настоящей беде, мы можем пасовать перед масштабом его горя. Мы боимся сказать что-то не то, обидеть, сделать больнее. И тогда безопасная, хоть и немного фальшивая, фраза «Я понимаю тебя» кажется более надёжным вариантом, чем рискованная искренность или молчание, которое могут принять за равнодушие.

4. «Это нужно нам самим»

• Чтобы подтвердить свою собственную реальность. Сочувствуя (даже притворно) другому, мы поддерживаем иллюзию, что и нам в аналогичной ситуации будут сочувствовать. Это своего рода социальный договор: «Я сегодня «поддержу» тебя, чтобы завтра ты «поддержал» меня». Это создает чувство предсказуемости и безопасности в мире.
• Чтобы отгородиться от чужой боли. Глубокое, искреннее погружение в страдание другого — это тяжело и болезненно. Наша психика защищается. «Деланное» сочувствие — это буфер. Оно позволяет формально выполнить долг, но не пропускать боль через себя. Это способ сказать: «Я вижу твою боль, но я не позволю ей разрушить меня».

Парадокс в том, что иногда это «притворство» может стать мостиком к чему-то настоящему. Совершая механическое действие (поддержать, кивнуть), мы можем постепенно «разогреть» свои настоящие чувства и прийти к более искреннему сопереживанию.

ღ Ольга Российская ღ